Неточные совпадения
Рассказы эти передавались без малейших прикрас и утаек, во всеуслышание, при детях, и, разумеется, сильно действовали на детское воображение. Я, например, от роду не видавши тетеньки, представлял себе ее чем-то вроде скелета (такую женщину я на картинке
в книжке видел),
в серо-пепельном хитоне, с простертыми вперед руками,
концы которых были вооружены острыми когтями вместо пальцев, с зияющими впадинами вместо глаз и с вьющимися на голове змеями вместо волос.
Бывало, поставит перед собою палец и, глядя на
конец его, пойдет рассказывать — вычурно да хитро, как
в печатных
книжках!
Часов
в пять чудного летнего утра
в конце июня 1870 года с
книжками филаретовского катехизиса и церковной истории я шел за город к грабовой роще.
В этот день был экзамен по «закону божию», и это был уже последний.
— Ах, «Монте-Кристо» прелесть, чудо! — почти закричала m-lle Прыхина. — И вообразите, я только начало и
конец прочла; он помещался
в журнале, и я никак некоторых
книжек не могла достать; нет ли у вас, душечка, дайте! — умоляла она Вихрова.
Опять мысль, и опять откровение!
В самом деле, ведь оникак будто о том больше хлопочут, чтоб было что-то на бумажке написано? Их интригует не столько факт, сколько то, что вот
в такой-то
книжке об этом так-то сказано! Спрашивается: необходимо ли это, или же представляется достаточным просто, без всяких законов, признать совершившийся факт, да и дело с
концом?
Первая
книжка нового журнала «Кошница» должна была выйти первого января, но этому благочестивому намерению помешали разные непредвиденные обстоятельства, и
книжка вышла только
в конце января. Понятно, что я ждал с нетерпением этого события: это был первый опыт моего журнального «тиснения»…
Открывалась
книжка обыкновенно стихами; потом следовала какая-нибудь статья
в прозе, затем очень часто письмо к издателям; далее опять стихи и проза, проза и стихи.
В средине
книжки помещались обыкновенно «Записки о российской истории»; к
концу относились «Были и небылицы». Каждая статья обыкновенно отмечалась особым нумером, как ныне главы
в бесконечных английских романах, и число статей этих
в разных
книжках было весьма неодинаково.
В первой их 33,
в V — 11,
в X — 17,
в XV — 7,
в XVI — 12 (41).
В конце первой
книжки напечатано уведомление издателей, чтобы все, кому угодно, присылали
в редакцию критики на статьи «Собеседника»: «ибо желание княгини Дашковой есть, чтобы российское слово вычищалось, процветало и сколько возможно служило к удовольствию и пользе всей публики, а критика, без сомнения, есть одно из наилучших средств к достижению сей цели».
В последней
книжке его помещена статья с следующим заглавием: «Исторические, философические, политические и критические рассуждения о причинах возвышения и упадка книги, во всех
концах Российской империи славившейся и по столичным, губернским, областным и уездным городам той империи до сего дня читаемой, но не столько, как прежде, покупаемой, а именно «Собеседника любителей российского слова».
Некоторые привели мы выше, напр. описание степи. Другие можно видеть
в стихотворениях, помещенных
в конце этой
книжки, особенно
в «Урожае», «Песне пахаря», «Что ты спишь, мужичок», «Светит солнышко» и др.
Перепишу и вдруг увижу, что строки к
концу немножко клонятся, либо, переписывая, пропущу слово, либо кляксу посажу, либо рукавом смажу
конец страницы — и кончено: этой
книжки я уже любить не буду, это не
книжка, а самая обыкновенная детская мазня. Лист вырывается, но книга с вырванным листом — гадкая книга, берется новая (Асина или Андрюшина) десть — и терпеливо, неумело, огромной вышивальной иглой (другой у меня нет) шьется новая
книжка,
в которую с новым усердием: Прощай, свободная стихия!
Вслед за тем (
в 11-й
книжке «Телескопа») явилась статья Белинского о стихотворениях Бенедиктова, великолепно развивавшая то же самое мнение, которого критик наш до
конца держался.
Он встал, хотел было долго и сладко потянуться уставшим телом, но вспомнил, что
в пост грех это делать, и сдержался. Быстро потерев рукой об руку, точно при умыванье, он опять присел к столу и развернул ветхую записную
книжку с побуревшими от частого употребления нижними
концами страниц. Вслед за записями крахмального белья, адресами и днями именин, за графами прихода и расхода шли заметки для памяти, написанные бегло, с сокращениями
в словах, но все тем же прекрасным писарским почерком.
В конце прошлого года (месяца через три после первого зарока, данного
в Ковенской губернии,
в августе) вышла
в Вильне
книжка «О братстве трезвости», из которой видно, что братство трезвости есть действительно религиозный институт, находящийся под покровительством папы.
Стрешнева просидела
в читальне около часу. Лидинька просила ее заходить почаще и сама тоже обещалась как-нибудь завернуть к ней.
В конце концов ее снабдили абонементным билетом и связкою нескольких
книжек, по преимуществу состоявших из собранных и переплетенных воедино кой-каких журнальных статей. Выбор этих
книжек удостоил сделать для Татьяны сам Лука Благоприобретов, сказав, что эти статьи недостаточно прочесть, но надо даже изучать как догмат всякому порядочному и честному человеку.
— Как же, слышал.
Книжки тоже кой-какие читал об этом… — Балуев помолчал. — Думается мне, не с того
конца вы подходите к делу. Оно гладко пишется
в книжках, логически, а только
книжка, знаете, она больше по верхам крутится, больно много сразу захватить хочет. Оно то, да не то выходит. Смотришь
в книжку — вот какие вопросы. И
в волосы из-за них вцепиться рад всякому. А кругом поглядишь — что такое? И вопросы другие, и совсем из-за другого ссориться надо.
Ему даже это как будто понравилось под
конец. Натура Серафимы выяснялась перед ним: вся из порыва, когда говорила ее страсть, но
в остальном скорее рассудочная, без твердых правил, без идеала.
В любимой женщине он хотел бы все это развить. На какой же почве это установить? На хороших
книжках? На мышлении? Он и сам не чувствует
в себе такого грунта. Не было у него довольно досуга, чтобы путем чтения или бесед с «умственным» народом выработать себе кодекс взглядов или верований.
Я попадал как раз
в разгар тогдашнего подъема денежных и промышленных дел и спекуляций, и то, что я по этой части изучил, дало уже мне к
концу года достаточный материал для романа"Дельцы", который печатался целых два года и захватил
книжки"Отечественных записок"с
конца 71-го года до начала 73-го.
Журнал его только что отпечатал
конец моих"Солидных добродетелей"
в декабрьской
книжке, и роман — судя по тому, что я слышал, — очень читался.
Петербургское товарищество писателей выпустило один сборник, две-три
книжки второстепенных писателей и через год уже совершенно завяло. Все разругались, рассорились, повыходили из товарищества с хлопаньем дверей, издательской стороной дела все больше завладевал книготорговец Аверьянов,
в конце концов при издательстве остался почти один
В.
В. Муйжель.
Осенью 1889 года я послал
в «Неделю» рассказ под заглавием «Порыв». Очень скоро от редактора П. А. Гайдебурова получил письмо, что рассказ принят и пойдет
в ближайшей «
Книжке недели». «Рассказ очень хорошо написан, — писал редактор, — но ему вредит неясность основного мотива», Читал и перечитывал письмо без
конца. Была большая радость: первый мой значительного размера рассказ пойдет
в ежемесячном журнале.
Недавно
в одной из
книжек «Вестника Европы» Эмиль Золя набросал картину жизни и нравов современной парижской молодежи, которая из всех
концов Франции стремится
в Латинский квартал.
«
Конец мира идет», — заносит он
в свою записную
книжку.
три ужасно надоедных, писанных женскою рукой и пахнущих женщиной;
в этих рекомендуют «молодого человека» или просят достать что-нибудь вроде театральной контрамарки, новой
книжки и т. п.;
в конце извинение за то, что письмо написано неразборчиво и небрежно...